– Ради Бога, что это значит? – воскликнул Харкер. – Доктор Сьюард, доктор Ван Хелзинк, что это такое? Что случилось? Какая беда? Мина, дорогая, что случилось? Откуда эта кровь? Боже мой! Боже мой! Неужели дошло до этого! – и, поднявшись на ноги, он дико всплеснул руками. – Боже милосердный, помоги нам, помоги ей! О, помоги ей!

Быстрым движением он спрыгнул с постели и начал одеваться; в нем проснулся мужчина с его потребностью немедленного действия.

– Что случилось? Расскажите мне все! – крикнул он после паузы. – Доктор Ван Хелзинк, вы, я знаю, любите Мину. О, спасите ее как-нибудь! Это не могло зайти слишком далеко! Охраняйте ее, пока я побегу искать Его.

Мина в своем страхе, ужасе и горе почуяла опасность для мужа; тотчас же, позабыв о себе, она ухватилась за него и закричала:

– Нет, нет, Джонатан, ты не должен оставлять меня! Я так настрадалась сегодня ночью, что не в силах буду пережить опасения за тебя. Ты должен остаться со мной. Оставайся с нашими друзьями, которые поберегут тебя!

Когда она говорила, ее лицо выражало безумие; он уступил ей, и она страстно прижалась к нему.

Ван Хелзинк и я старались успокоить их обоих. Профессор поднял свое маленькое золотое распятие и произнес с удивительным спокойствием:

– Не бойтесь, дорогая. Мы здесь; и пока вот это возле вас, ничто нечистое не может приблизиться к вам. Вы сегодня в безопасности; а мы должны спокойно посоветоваться, что делать дальше.

Она задрожала и умолкла, опустив голову на грудь мужа. Когда она подняла голову, его белая ночная одежда была запятнана кровью в том месте, куда прикоснулись ее губы и куда упали капли из маленькой ранки на шее. Как только она увидела это, то отодвинулась с тихим плачем и прошептала сквозь приглушенные рыдания:

– Нечистая, нечистая! Я не должна более прикасаться к нему или целовать его! О, как мог случиться такой ужас! Ведь теперь я его злейший враг, прикосновения которого он имеет полное основание бояться!

На это он ответил решительным тоном:

– Глупости, Мина! Мне стыдно слушать такие речи. Я не желаю слышать этого от тебя, и не буду слушать. Да судит меня Господь по делам моим, да накажет меня еще более горьким страданием, чем нынешнее, если когда-либо по моей вине или воле что-нибудь встанет между нами!

Он открыл объятия и прижал ее к своей груди; и она оставалась так некоторое время, тяжело вздыхая. Он глядел на нас поверх ее опустившейся головы грустными, полными слез глазами; на губах его мелькала горькая усмешка. Немного погодя ее вздохи стали реже спокойствием, которое, как я чувствовал, давалось ему с большим трудом и страшно напрягало нервы:

– А теперь, доктор Сьюард, расскажите подобно все, что произошло. Я знаю главное; расскажите мне подробности.

Я точно передал ему все случившееся, и он слушал с кажущимся бесстрастием; но ноздри его вздрагивали, а глаза засверкали, когда я рассказал, как безжалостная рука графа держала Мину в ужасном положении, со ртом, прижатым к открытой ране на его груди. Как только я окончил рассказ, в дверь постучались Квинси и Годалминг. Они вошли, получив разрешение. Ван Хелзинк вопросительно поглядел на меня. Он как бы спрашивал, воспользоваться ли нам их приходом, чтобы отвлечь мысли несчастных супругов друг от друга; после моего утвердительного кивка он спросил их, что они видели и сделали. Лорд Годалминг ответил:

– Я не нашел его ни в коридоре, ни в одной из наших комнат. Я побывал в кабинете, но он уже ушел оттуда, хотя и был там. Он, однако…

Он вдруг замолчал, глядя на поникшую фигуру на постели. Ван Хелзинк торжественно произнес:

– Продолжайте, друг Артур! Теперь тайны больше не нужны. Вся наша надежда на то, что мы все все будем знать. Говорите свободно.

Артур продолжал:

– Он побывал там и хотя провел всего несколько секунд, но успел все уничтожить. Все рукописи сожжены, и голубые огоньки вспыхивали еще в комнате; цилиндры вашего фонографа тоже были брошены в огонь, и воск помог пламени.

Тут я прервал его:

– Слава Богу, что у нас есть копия в несгораемом шкафу.

Его лицо на минуту просветлело, но потом снова омрачилось. Он продолжал:

– Я сбежал вниз, но не нашел даже его следов.

Я заглянул в комнату Рэнфилда, там тоже никаких следов, кроме…

Он снова замолчал.

– Продолжайте, – хрипло сказал Харкер.

Тот опустил голову и сказал, смачивая губы кончиком языка:

– Кроме того, что бедняга умер!

Мне казалось, что Арчи что-то скрывает, но так как я думал, что это делается с какой-то целью, то ничего не сказал. Ван Хелзинк обратился к Моррису и спросил:

– А вы, друг Квинси имеете ли что-нибудь сообщить?

– Немного, – ответил тот. – Это могла быть случайность, но я не могу сказать с уверенностью. Мне казалось полезным узнать, куда направился граф, когда покинул дом. Я не нашел его; но я видел, как из окна Рэнфилда вылетела летучая мышь и полетела на запад. Я ожидал, что он вернется в каком-нибудь виде в Карфакс; но, очевидно, он отыскал другую берлогу. Да сегодня ночью он и не сможет вернуться: небо уже заалело на востоке, и рассвет близко. Мы должны действовать завтра.

Он проговорил последние слова сквозь стиснутые зубы. Минуты две доилось молчание, и мне казалось, что я слышу биение наших сердец. Затем Ван Хелзинк сказал очень нежно, положив руку на голову миссис Харкер:

– А теперь, мадам Мина, бедная, дорогая мадам Мина, расскажите нам подробно, что случилось. Видит Бог, я не желаю расстраивать вас; но нам необходимо все знать. Теперь более, чем когда-либо, следует действовать быстро и решительно. Близится день, когда все должно закончиться, если это возможно. А теперь есть шансы на то, что мы останемся в живых и узнаем его тайну.

Бедная, милая мадам Мина задрожала, и я мог видеть, как напряжены ее нервы, когда она ближе прижалась к своему мужу и все ниже и ниже опускала голову ему на грудь. После паузы, в течение которой она, видимо, собиралась с силами, она заговорила:

– Я приняла снотворное, которое вы так любезно мне дали, но оно долго не действовало; бессонница была как будто сильнее лекарства, и мириады страшных мыслей роились в моей голове… все связанные со смертью и вампирами; с кровью, болью и горем!